Фёдор Достоевский

Ну, до свидания, до близкого, кажется, слава богу! Но только как тяжело будет тянуться это неделя.
Твой весь Ф. Достоевский.
Деток благословляю, перецалуй их.
Цалую обе твои ножки и все, все. Часто очень тебя вижу во сне. Госпожа ты моя, а я тем счастлив.

До свидания, ангельчик мой, красавица моя, свет мой и надежда моя. Ты лучше и выше всех женщин; ни одна-то не стоит тебя. Мы сошлись по душе. Дай бог еще нам подольше прожить вместе. А что я буду чем дальше, тем больше тебя любить -- это факт!

Вечером же встретив, их, увидал холодность и полагаю (по некоторым данным), что мальчик передал мой разговор матери, а та им. Очень рад буду не встречать их. Встречаясь с ними, я только расстраивал мои нервы.

Я оставил его у себя на четверть часа и начал его учить не либерализму, причем ввернул, что семинаристы у нас многому повредили, не намекая ничуть на Елисеева.

Узнав, что я фельетонов Суворина из Константинополя не читал с Петербурга, она предложила мне Новое Время, которое было при ней, и прислала его мне с своим сыном 16-летним подростком. Он тоже был в Белграде и мне понравился.

Сюда приехала Лихачева (Лихачевой и Сувориной издания), была в Белграде из либерализма, нечто засушенное в либерализме и только и говорит, что о гуманном сострадании к сербам, но кажется, сплетница.

Самолюбивейшие твари, особенно она, казенная книжка с либеральными правилами: "Ах, что он говорит, ах, что он защищает". Эти два [гад. гавна] думают учить такого, как я.

Елисеевы, кажется, на меня рассердились и сторонятся. Дряннейшие казенные либералишки и расстроили даже мне нервы. Сами лезут и встречаются поминутно, и третируют меня, вроде как бы наблюдая осторожность: "Не замараться бы об его ретроградство".

К тому же здесь, наконец, скука становится до безобразия невыносимою, и хоть и тяжело работать, но работа все же сокращает время.

И веришь ли, я потолстел и если не похудею к 12-му, то сама заметишь, потолстел наверно больше твоего. Вот только нервы иногда расстроены и боюсь, не навернулся бы припадок: вот уже будет некстати.

Леченье, кажется, принесет мне пользу наверно и даже приносит и теперь. Язык у меня совершенно чистый, чего никогда не бывает в Петербурге, а аппетит у меня жестокий, хотя кормят меня решительно дрянью.

Во всяком случае двенадцатого вышли лошадей в то место, куда пристает пароход. Впрочем напишу об этом накануне выезда отсюдова.

Я уже тебе написал в последнем письме, что 7-го августа, в субботу, наверно отсюда выеду. Так и постараюсь сделать. Если правильно поеду, без особых задержек и приключений, то 12-го буду в Руссе.

Обещалась потолстеть, дай тебе бог не для одного того. То само собою, и мы спуску не дадим. Но дай тебе бог совсем поправиться и стать к 30 годам толстой, здоровой барыней. Вот уж цаловать-то буду за это и утешаться на тебя. И совесть, и дух, и сердце мое будут спокойны.

Правду ли ты пишешь, что леченье тебе приносит пользу? Ах, кабы так, милочка. Ты была очень расстроена и устала, и трудно представить, чтоб уж одиннадцатью ваннами ты начала поправляться.

Я из письма твоего даже замечаю, что ты недовольна Лукерьей. За известие о детях спасибо, милый друг. И как ты умеешь хорошо это все заметить и написать. Федины слова об ослах верх совершенства. Верю, что ты возишься с детками и наблюдаешь их не хуже няньки, но это худо, худо.

Но не беспокойся обо мне. Итак няньки нет. Нет, Аня, что ты там ни пиши, а без няньки худо, и не верю я, чтоб дети не мучили тебе нервы? Да неужели, опять-таки, нельзя прогнать совсем Лукерью и Аграфену, иначе они нас в кабалу возьмут.

Бесценная моя Аня, вчера получил твое письмо от 24 июля, суббота (а пошло из Старой Руссы в воскресенье 25-го, что значится по конверту) и отвечаю лишь сегодня, потому что страшно занят работой, а подвигаюсь ужасно медленно и ничтожно; что из этого выйдет -- и думать боюсь.

Цалую твою ножку и пяточку. (Цалую и не нацалуюсь, все воображаю это).
А ты меня ни разу во сне не видала?

P. P. S. Не, беспокойся за меня, что я мучаю себя работой. Я не мучаю. Напротив, время от 8 до 10 вечера перед сном положил совсем не работать, чтоб свежее была голова, и тем сам у себя уменьшил часы работы. Во. всяком случае работа тем хороша, что ужасно сокращает время. А то скука, скука!

P. S. Да любишь ли ты меня? Правда ли?

До свидания, моя бесценная, моя жена и любовница. Голубчик, обещаешься потолстеть -- вот это так прелесть: и здоровья больше и всего будет больше. Ангел мой, не взыщи за слова, я тебя во сне вижу. Цалую тебя беспрерывно. Цалуй детей. Твой весь, весь до капли муж
Ф. Достоевский, а ты его госпожа.

Впрочем хотя медленно, а все же подвигаюсь. Главное, я надеюсь, что, приехав, буду иметь еще дней 9 или даже 10 работы и что-нибудь все же успею сделать. Хоть бы в два-то с 1/2-й листа выдать, и кабы не совсем дрянь.

Ты, ангел мой, пишешь, чтоб я не беспокоился и как приеду, ты мне все перепишешь. Но, добрейшая ты моя, каково же мне-то, только что приеду, и сейчас опять тебя впрячь в работу. Это мне слишком тяжело, слишком огорчительно.

Он пишет, что июньский Дневник производит сильнейшее впечатление, и что он знает это наверно, и что слышал и слышит беспрерывно множество хвалебных отзывов.

Вс. Соловьев прислал мне ответ на мое письмо и статью свою в Русском Мире об июньском Дневнике, наполненную самыми восторженными похвалами. Статья длинная. Пишет, что отрывки из нее перепечатало "Новое время" и отозвалось с величайшей похвалой.

Цалуй детей крепко. Ангел мой, за работой бьюсь и тоскую: нет времени работать да и только; подвигаюсь ничтожно, выходит дрянно. Вообрази, сегодня мог только писать, но ни строчки не успел переписать, Давно надо сходить в ванну и не нахожу времени. Письма писать буду маленькие.

Пишешь о детях и опять ничего о няньке! Стало быть, все еще нет этой проклятой няньки и тебе не удастся отдохнуть! Да и не понимаю, как же живут теперь дети без няньки. Не можешь ты все за ними ходить, а они не могут подле тебя сидеть.

Но вот беда: хоть и решил, что выеду 7-го, но не знаю, приеду ли в Руссу 12-го, ибо, пожалуй, замешкаю день и приеду 13-го. Впрочем напишу еще накануне выезда, а если надо будет, то и из Берлина, потому что письмо из Берлина во всяком случае прибудет в Руссу раньше моего.

Ты же после этого письма, т.е. которое отправишь 2-го, уже не пиши больше. Я же буду продолжать писать до конца и даже напишу накануне, чтоб ты успела выслать мне Андрея туда, где пристают пароходы (у Звада, что ли?).